В последнее время средства массовой информации и специалисты широко обсуждают последствия ухода из России нефтесервисных компаний Schlumberger, Baker Hughes, Halliburton, которые обладают уникальными компетенциями. Вот почему некоторые комментаторы предсказывают, что для российских нефтяных и газовых компаний настают тяжелые времена.

Политолог, публицист Александр Механик встретился с основателем и директором компании «Диджитал Петролеум» и профессором Сколковского института науки и технологий Дмитрием Коротеевым, чья компания разрабатывает, выводит на рынок, продает, обслуживает программное обеспечение на основе методов искусственного интеллекта для оптимизации разных технологических процессов добывающей промышленности.

Дмитрий Коротеев более десяти лет проработал в Schlumberger, работал в нефтяных компаниях, в частности в «Газпром нефти». И, как рассказал Дмитрий Анатольевич, «фактически мы в своей компании тоже занимаемся нефтесервисом. Мы продаем программное обеспечение, которое помогает правильно организовать технологические мероприятия на месторождениях, сделать их менее рискованными, ускорить выполнение некоторых процессов на месторождениях. И мы находимся на таком инновационном фланге нефтесервиса. То, что мы делаем, не делал до нас никто и никогда».

— Даже в мире?

Да, и в мире.

— А в чем новизна ваших продуктов?

Инструменты, которые мы разрабатываем, основаны на самых передовых методах искусственного интеллекта. И сначала функционал какой-то появляется у нас, потом мы видим, что где-то в мире он тоже появляется. Мы стараемся активно мониторить своих партнеров-конкурентов. И видим, что по многим параметрам мы, конечно, впереди, особенно по технологическим: по показателям эффективности работы наших алгоритмов, так называемым метрикам.

У нас больше аварий можно прогнозировать в единицу времени, меньше ложных срабатываний. Мы лучше ускоряем трехмерное моделирование пластов, используя искусственный интеллект.

В чем мы вырвались вперед — это именно в понимании проблем подземных нефти и газа, геологии всего прочего и точечной локализации, где какие методы искусственного интеллекта могут помочь сделать быстрее, точнее, аккуратнее и дешевле.

То есть это междисциплинарное понимание проблем промышленности и возможных методов искусственного интеллекта для их решения. Потому что у нас в компании и в Сколтехе люди типа меня, которые провели всю жизнь в разработке различных новых технологических решений для нефти, газа. А при этом бэкграунд у меня физика плюс нефтегаз. И наши молодые ребята учились у лучших наших профессоров по искусственному интеллекту. В результате получилось такое сочетание, и нам удалось «выстрелить» по нескольким направлениям.

— Многих наших если не специалистов, то представителей широкой общественности, напугал объявленный уход из России ведущих нефтесервисных компаний — Schlumberger, Baker Hughes, Halliburton. По крайне мере, пресса писала об этом в трагических тонах. Чем таким занимаются нефтесервисные компании, что их уход был воспринят с такой озабоченностью?

Нефтесервисные компании занимаются тем, что помогают нефтяным компаниям делать практически все технологические операции, от разведки до поднятия нефти и газа на поверхность. Они помогают проводить сейсмическую разведку, расставляют вибраторы, датчики. Иногда помогают обрабатывать результаты сейсмической разведки, чтобы на основе сигналов датчиков построить трехмерную картинку под землей. Это на ранней фазе.

Они помогают бурить разведочные скважины. Такие скважины бурятся вертикально, обычно очень глубоко. И в них аккуратно вдоль скважин промеряют свойства пласта, чтобы локализовать по поверхности, где находится нефть, газ и где какие типы пород.

Кроме того, они иногда продают программное обеспечение, которое помогает по результатам первичной сейсмики и данным разведочных скважин строить трехмерные модели месторождений, моделировать течения: что будет, если мы пробурим другие скважины, куда потечет вода, куда нефть. Потому что нефть одна не бывает, она почти всегда с водой.

Например, сейчас практически ни у одной нефтегазовой компании нет своего бурового сервиса. Фактически нефтегазовые компании покупают сервис по строительству скважин, оставляя на своей стороне проектирование скважин и контроль за бурением и заканчиванием. Кроме того, у нефтегазовых компаний лицензии на разработки месторождений. Но нефтесервисные компании помогают нефтегазовым строить скважины, проводить на них гидроразрыв и другие геолого-технические мероприятия. Они поставляют насосы, которые сейчас в основном погружные. На современных скважинах почти нет качалок. На самом деле процентов 90‒95 работ, которые производятся на месторождении, выполняются нефтесервисными компаниями.

У нас есть исключения типа «Сургутнефтегаза», у которого все свое. Они почти сервисы не покупают, насколько я знаю. Но больше таких компаний нет. Даже «Газпром бурение» — а это уже формально независимая от «Газпрома» компания — по-моему, тоже сервисная компания. И «Газпром» не обязан именно у них закупать сервисы по бурению.

Так что нефтесервисные компании делают фактически все для подъема жидкости и газа на поверхность.

— А собственно нефтегазовые занимаются только тем, что качают?

Они проектируют схемы разработки месторождения, управляют добычей, перекачивают, продают. У них большие проектные центры, исследовательские, научные центры, которые проверяют, чтобы были правильные модели месторождений. То есть интеллектуальная работа там тоже проводится в большом количестве. Но в основном это наблюдение, контроль, правильный выбор подрядчиков (в том числе сервисных компаний), проведение каких-то внутренних расчетов, внутренних сессий.

А дальше добытое идет на перекачку по трубам, чем занимаются либо сами компании, либо с помощью «Транснефти». И у больших нефтегазовых компаний есть свои перерабатывающие заводы, но это уже отдельная история.

— Вы и для переработчиков делаете какой-то софт?

Пока нет. Сейчас думаем. Просто часть наших алгоритмов, в принципе, там, похоже, применима. Если пойдет глобальное импортозамещение и вдруг от переработчиков компании типа Honeywell будут уходить, то почему бы и нет.

— А Honeywell занимаются переработкой?

Они занимаются поставкой датчиков плюс программного обеспечения для оптимизации. На наших заводах куча их датчиков, систем сбора информации. Honeywell — это только одна из иностранных компаний, там их много.

— В чем уникальность компетенций этих нефтесервисных компаний, на которую часто ссылаются, обосновывая проблемы с импортозамещением?

Замечу, что, во-первых, все указанные вами компании — Schlumberger, Baker Hughes, Halliburton — никуда не уходят с российского рынка, насколько я знаю. Все сделали заявления в стиле me too, как сейчас модно. Но если читать эти заявления, а я читал подробно заявление Schlumberger, так как это моя alma mater в нефтегазовых технологиях, то они говорят: мы прекращаем инвестиции в Россию. Но инвестиции в России Schlumberger не нужны. Потому что российский рынок у них огромный и прибыль достаточная, чтобы ничего не инвестировать извне.

Во-вторых, у них накуплено и накоплено огромное количество местных компаний, в которых они являются собственниками. Это были русские компании. Schlumberger провела очень большую программу локализации бизнеса здесь. Эти компании вообще отлично работают без всяких дополнительных инвестиций, сами себя окупают. И я почти уверен, что, если совсем полного коллапса не будет, они так и будут работать и неплохо себя чувствовать. У многих из их дочерних обществ российская юрисдикция. Если начинать проверять собственников, то собственник у них будет Schlumberger либо полностью, либо на какую-то долю. И никуда, как мне кажется, эти компании не уйдут. Судя по всему, очень похожая история у Baker Hughes и других.

Что касается уникальности их компетенций, то в некоторых технологиях она у них есть. Например, строительство очень сложных скважин эффективнее получается делать у Schlumberger. Когда ты буришь вниз километра два, потом вбок, да еще криво, чтобы по пласту идти, километра два, чтобы там все было аккуратно, ничего не обвалилось, все хорошо держалось, а потом зацементировалось. И еще система так называемого многоствольного закачивания. Это да, у них это получается хорошо, потому что есть очень большой опыт применения таких технологий.

Во-вторых, у них очень высокая культура организации самого процесса. Это очень важно в сложных случаях, когда ты, например, приехал на болото и там нет ничего, а тебе надо все аккуратно завезти, собрать и о безопасности подумать в первую очередь. В этом они, конечно, исторически опережают многие наши компании.

Те компании, которые купила Schlumberger, практически уже обладают ее компетенциями. Потому что они, так или иначе, передаются. Плюс у нас появляется много новых своих компаний, в том числе стартапов не моего профиля, а «железячных», как я их называю, которые делают, например, системы многоствольного закачивания. Это достаточно высокотехнологичная штука, когда бурится вертикальная скважина, а из нее в несколько сторон торчат стволы, и дальше на места разветвления надо поставить разветвитель по этим стволам, да еще и с клапанами-кранами и системой управления «когда какой открывать».

У нас есть отличная компания ML-One. Они делают эти системы полностью локально и продают их у нас. Насколько я слышал, у них сейчас даже больше получается продавать и пилотировать свои системы в странах Персидского залива.

Так что здесь, в принципе, тоже есть развитие. С учетом сказанного меня лично заявления о том, что эти компании уходят, не особо пугают с точки зрения того, что мы совсем провалимся по технологиям, что не сможем добывать. Такого не будет точно.

Плюс у нас есть свои, полностью российские компании с российскими собственниками или минимальным присутствием западных собственников. Они достаточно хорошо оборудованы всеми возможными сервисами для разных стадий развития месторождений. Есть отличный поставщик буровых работ ССК, Сибирская сервисная компания. Есть и компании, которые претендуют на роль такого интегратора, как Schlumberger.

Рынок не пустой. Плюс все эти точки Schlumberger как были, так и есть.

— То есть угроз, что мы тут столкнемся с какими-то непреодолимыми проблемами в смысле импортозамещения, вы не видите?

Нет, здесь абсолютно не вижу. Где-то, конечно, строительство каких-то супертехнологичных скважин, возможно, придется отложить, может быть, на год-два, а может быть, и нет. Но таких скважин строятся единицы, иногда десятки в масштабах одной компании в год. А общий объем бурения — сотни скважин.

— Сложные в том смысле, что с перепадами…

Да, с перепадами, когда надо куда-то бурить из одной локации, определенной на поверхности, а справа-слева совсем непроходимые болота, и просто площадку не построишь: надо сильно вбок уходить, чтобы куда-нибудь правильно в пласт попасть. Конечно, таких рекордных скважин у нас не будет, как бурили на Сахалине еще в 2012‒2013 годах. Скважина, по-моему, до сих пор держит рекорд. Там нефть нашли на шельфе Сахалина. Подумали, что дороговато ставить платформу. Решили бурить с берега. И там есть скважина-рекордсмен, по-моему, у нее 13 километров горизонтальный ствол. Таких скважин, наверное, тоже у нас не будет в ближайшее время. По-моему, Schlumberger бурила.

— Какие еще сложные технические проблемы здесь могут возникать?

Первое я назвал, это суперсложные скважины. Второе — это так называемые системы заканчивания скважин для проведения суперпрогрессивных, супермногостадийных гидроразрывов. Не моделирование, не планирование, а именно аккуратное проведение. Там тоже нужна определенная набитая рука. И конечно, все эти проекты в Арктике по суперглубоководному бурению. Эти проекты тоже, наверное, придется отложить, потому что с компетенциями по бурению Schlumberger было бы проще к ним подходить. Но эти проекты и так отложены с 2014 года, потому что первые санкции как раз были про Арктику, про глубоководную часть и про баженовскую свиту. Там ничего особо не меняется.

— Это результат недостатков в технической оснащенности, недостатка опыта или культуры труда?

Все вместе. Мы делаем много буровых. Завод «Уралмаш», например, делает буровые станки, «вышки». Мы это все делаем. Но не хватает оснащенности и аккуратности производства. Культура труда — да, проблема. Рассказывают, что у буровых бригад, если они под брендом Schlumberger, и у наших культура работы совершенно разная.

— Это за счет тренировки?

Тренировки, безусловно. У Schlumberger до сих пор огромный тренинговый центр в Тюмени, куда они молодежь раньше свозили с половины мира, для того чтобы обучать, как технически грамотно выполнять операции, на что обращать внимание, как обеспечивать безопасность работ и аккуратность сборки, как общаться со заказчиком. Школа очень жесткая, из нее многих отсеивают. Этот центр — большая инвестиция. Насколько я знаю, этот центр пока не закрывается.

— Он только для своей компании или они для других тоже тренируют?

Они устраивали тренинги по запросу, тоже было такое. Не по всем темам. По своим секретным новым технологиям, конечно, нет. Там вплоть до того, что учат водителей водить аккуратно. Потому что приходится возить эти огромные нефтяные железки по Сибири, где зимники, обычных дорог нет, можно провалиться. Даже в заносы учат входить на грузовиках.

— А насколько до сих пор наши компании были озабочены импортозамещением?

Могу сказать мое впечатление: на самом деле не очень были озабочены. Безусловно, с 2014 года был прогресс, был определенный рост импортозамещения. Но все-таки того, что сейчас произошло, видимо, никто не ожидал. Хотя сейчас я слышу от своих российских заказчиков: «Давайте сделаем все сами».

Компании с государственным участием были под санкциями уже с 2014 года, поэтому они вынуждены были больше уделять этому внимания. А для независимых компаний типа «ЛУКойла», «НоваТЭКа» это было не так принципиально. У кого считали нужным закупить, у того и закупали. Honeywell — Honeywell, Schlumberger — Schlumberger, вообще никаких проблем. Иногда они закупали продукты моей компании, потому что видят, что эти продукты конкурентны по соотношению цена — функционал, цена — качество. Но такого, что фокусируемся на импортозамещении, не было.

Да и в государственных компаниях не было. «Газпром нефть» активно развивает свой собственный технологический портфель, особенно по цифровым технологиям. Это они делали и раньше, а сейчас продвинулись очень сильно. Но по железу продвижение есть, хотя и не прорывное.

— Наши заводы, которые изготавливают железо, способны заместить импорт, на ваш взгляд?

Это, кстати, хороший вопрос. Потому что массовое производство нефтяного оборудования у нас получается не во всем. У нас очень хорошо с производством, например, погружных насосов. Есть компании в Перми и Тюмени. Тюменскую Schlumberger купила давно, кстати. Пермская, по-моему, независимая осталась (речь идет о компании — национальном чемпионе «Новомет-Пермь». — «Стимул»).

Буровые станки, как я уже сказал, делаем на «Уралмаше». Еще есть, по-моему, две компании, которые их тоже делают, в принципе, вполне хорошо. Но не было такого масштаба, как с самолетами сейчас. Производство такого суперспецифического оборудования, как, в частности, системы многоствольного заканчивания, о которых я говорил, сейчас налаживают с нуля на некоторых машиностроительных предприятиях, оставшихся еще с советского времени. Находят и делают, делают неплохо, правда, в штучном режиме пока. Потому что и компания маленькая, и объемы маленькие. Масштабирование у нас всегда проблема.

— А с чем это связано? Сами заводы недостаточно мощные?

Сами заводы могут быть недостаточно мощными. Может быть недостаточно серьезный запрос, на самом деле. Конвейеров в нефтянке никогда не было, просто не нужно миллионы этого всего продавать. Но такая выделенная линия по производству только таких систем нужна, хотя для этого нужен обеспеченный заказ желательно лет на пять.

А запрос на такой заказ всем немножко страшно пока давать. Я почти уверен, что многие компании сидят и думают: «Сейчас снимут санкции, и вернется Baker Hughes». Такая проблема выжидания есть.

— На ваш взгляд, что нужно предпринять правительству, чтобы стимулировать этот процесс? Ведь без импортозамещения не обойтись, даже американцы стали импортозамещаться, переводя производство тех же чипов из Китая и с Тайваня.

Это вопрос очень хороший. Что можно сделать — рассмотреть возможность внесения некоторых изменений в федеральные законы о закупках. На сегодняшний день маленькие компании не всегда имеют возможность принимать участие в тендерах, потому что они могут не соответствовать некоторым из многочисленных критериев, закрепленных в законодательстве.

Например, иногда компании с госучастием или полностью государственные компании, желающие купить уникальные продукты, не могут провести тендер, потому что для этого требуется участие как минимум двух компаний. Но даже если тендер проводят, то в 95 процентах случаев, даже если компания с уникальным продуктом туда попадает, заказчики не могут купить этот продукт просто потому, что приходит кто-то и перебивает ценой. А потом этот кто-то делает некачественную подделку, которую впоследствии заказчик будет вынужден положить на полку.

Я, конечно, понимаю бэкграунд этого закона: стимулирование конкуренции и минимизация затрат государственных средств. Но, с другой стороны, во многих случаях это замедляет большое количество реальных активностей, которые могли бы быть полезны прямо «здесь и сейчас».

Нам, например, гораздо легче работать с частными компаниями, с «ЛУКойлом», «НоваТЭКом» просто потому, что они частные и на них не распространяются соответствующие требования организации закупок.

Для нас и для других инновационных компаний важно, чтобы можно было договариваться, обосновывать цену своих услуг и просто контрактоваться.

Я тоже директор своего маленького предприятия. Нам какой-то суперподдержки, наверное, не нужно. Если будет сигнал, что нам надо импортозаместить программное обеспечение, которое не нашей специфики, но которое мы, в принципе, можем сделать, потому что мы знаем, как оно работает, мы это, конечно, сделаем.

Но хорошо бы, чтобы деньги на это шли не от государства, а от конкретного заказчика. Тогда понятно, для кого мы делаем и что конкретно мы делаем. Мне понравилась фраза в одном из последних выступлении Михаила Мишустина, про то, как бороться с санкциями: «дать свободу и все инструменты предпринимателям».

В первую очередь свободу с точки зрения минимизации каких-то проверок, если по всем цифровым отчетностям понятно, что компания все соблюдает. Сейчас же все цифровизовано, налоговая хорошо работает. И никаких новых регуляторных ограничений не надо накладывать. Это основное.

Я бы ничего искусственно не вливал в систему, я бы не мешал ей развиваться. Надо просто сфокусироваться на развитии предпринимательства и дать возможность бизнесу свободно общаться, договариваться и работать.

Ранее опубликовано на: https://stimul.online/articles/innovatsii/v-nefteservise-katastrofy-ne-budet/