Раны гражданской войны болят и через 100 лет

Политолог, публицист Александр Механик провел интервью с российским историком Ильей Ратьковским, поговорив о красном и белом терроре, о причинах этого явления, его масштабах и уроках, которые мы можем извлечь из этих событий.

Недавно вышли две книги, посвященные, соответственно, красному и белому террору, известного российского историка, кандидата исторических наук, доцента кафедры новейшей истории России Института истории СПбГУ Ильи Ратьковского, который исследует феномен террора в обоих его проявлениях уже много лет. Хотя это дела давно минувших дней, однако уроки, которые несет нам история гражданского противостояния, дошедшего до взаимной чудовищной жестокости, актуальны всегда, и их надо всегда помнить. Тем более что каждый способен видеть, какие нешуточные страсти до сих пор бушуют при обсуждении этих давних событий в социальных сетях. А значит, раны, нанесенные обществу во время этих событий, остаются болезненными даже через сто лет. Именно поэтому в современной России до сих пор не сформировался общественный консенсус по отношению к революции и Гражданской войне. А больше всего будоражит общественное мнение вопрос о масштабах и мотивах красного и белого террора, о том, кто виноват в этом мрачном разгуле жестокости и насилия. Мы встретились с Ильей Сергеевичем, чтобы обсудить эти вопросы.

— Поначалу Октябрьская революция протекала довольно мирно. Непосредственно после нее каких-то масштабных столкновений не было, но уже к середине 1918 года началась Гражданская война, сопровождавшаяся всплесками чудовищной жестокости. Почему, на ваш взгляд, произошло это ожесточение, причем с обеих сторон?

— Говорить о насилии летом 1918 года как возникшем на пустом месте нельзя. Уже до этого были такие явления, как несанкционированный террор, возникший не в силу чьих-то приказов. Если мы говорим о белом антибольшевистском терроре, то здесь можно вспомнить хотя бы московские события уже в конце октября 1917 года — расстрел красноармейцев в Кремле. Приказов нет, но есть факт гибели десятков людей, расстрелянных из пулеметов. Участники этого расстрела оказались затребованы потом в последующей практике белого террора, в том числе в корниловском походе, когда они принимали участие, в том числе в расстрелах военнопленных, то есть здесь можно видеть определенную цепочку событий. Опять-таки можно вспомнить применительно к белому террору события, связанные с Ледяным походом и предшествующие им события января‒февраля 1918 года: корниловский приказ пленных не брать. Определенная практика белого террора — не повсеместная еще, может быть, не полностью оформленная — уже наличествует.

Были случаи такого же несистематизированного насилия и у противоположной стороны. Можно вспомнить, например, события в Крыму в феврале 1918 года, где инициатива исходила от местных властей, причем коалиционных, включавших не только большевиков, но также эсеров анархистов. И там счет шел на сотни жертв. Прецеденты уже были с обеих сторон, они не были санкционированы, но они были. Было сложное переплетение взаимного ожесточения, но здесь всплывает одна из основных проблем красного и белого террора — терминология. Что называть террором?

Что мы понимаем под красным террором? Это политика большевистских властей. А как тогда рассматривать события в Крыму, к которым советское правительство не имело отношения? Или же события в Киеве, где муравьевские расстрелы были в конце января? Число расстрелянных — более полутора тысяч человек. А ведь Муравьев не был большевиком, он был левым эсером. А как быть с белым террором? Понимать белый террор, как некоторые делают, только как проявление белой государственности, то есть не зачислять деяния каких-то союзников белых и вообще других противников красных? Скажем, те же самые январские события, Где «красным» расстрелам предшествовали антибольшевистские, антирабочие расстрелы. Причем массовые: только в Арсенале шестьсот человек было расстреляно, а общее количество погибших составило полторы тысячи человек. Кто расстреливал в январские дни в Киеве? Петлюровские войска, но в их составе было русское офицерство в значительной степени. Признать ли это актом белого террора? Многие считают, что не нужно, ведь это петлюровцы.

Но, наверное, все-таки белый террор может рассматриваться в целом как антибольшевистский, антисоветский, и в этом сопоставлении должен сравниваться с красным террором, который не всегда большевистский. Надо, видимо, говорить о революционном терроре и контрреволюционном.

Поэтому если возвращаться к лету 1918 года, то, с одной стороны, весной разгромлена армия Корнилова, а сам он погиб. И после этого действительно случился кратковременный мирный период. Вспышки начального ожесточения и начального стихийного террора вроде бы прошли. И характерно с этой точки зрения майское заседание большевистского руководства, где вопрос о введении красного террора ставится, но ставится он в связи с массовым белофинским террором. Но от его введения отказались. Однако интервенция, Гражданская война, расправы на Востоке во время продвижения чехословацкого корпуса, возобновление активных военных действий приведут к активизации ставки на насилие. Лето 1918 года — это предтеча самого массового террора с обеих сторон, который начнется в конце августа — в сентябре. Причем, начался он одновременно и с той и с другой стороны. Красный террор со стороны ВЧК был провозглашен после гибели Урицкого и покушения на Ленина 30 августа 1918 года, одновременно схожее, но гораздо более масштабное явление наблюдается у белых. Достаточно назвать расправы Анненкова над участниками Славгородского восстания в конце августа — начале сентября, где было убито несколько тысяч человек. Соответственно, действия генерала Покровского в Майкопе — майкопская резня в сентябре.

— Энгельс когда-то написал, уже под конец жизни, что террор — это большей частью бесполезные жестокости, совершаемые для собственного успокоения людьми, которые сами напуганы. Насколько в нашем случае играл роль страх или были какие-то идеологические, политические, социальные причины террора?

— Определенный страх или схожие явления, конечно, имели место. Потому что если мы говорим о красном терроре, то он последовал за чередой террористических актов, направленных против большевистских лидеров. И это была попытка предотвратить дальнейшие террористические акты.

Террор действительно рассматривался большевиками как мера крайняя, за которую хватаются в надежде, что это может помочь мобилизоваться и укрепить тыл. То есть как крайняя мера, когда другие вроде бы не дали нужного эффекта.

Схожее явление у белых: это опасение или страх за жизнь перед враждебным окружением. Тот же Корнилов и его сподвижники говорили, что мы находимся во враждебной среде. Мы идем, а в нас стреляют. И вот чтобы не стреляли, чтобы не бояться этих выстрелов, проводилось показательное уничтожение противника. Любое сопротивление подавлялось. Элемент опасения, страха, естественно, в терроре присутствует. Хотя здесь, конечно, более широкое поле причин. Красные опирались на опыт Французской революции, который, как они считали, показал эффективность террора в борьбе с контрреволюцией. А на белой стороне идеализировалась французская контрреволюция, противники революции, например Вандея. Террор — это стремление совершить действия, которые разом покончат с какими-то проблемами. Не развязать Гордиев узел, а разрубить. В надежде на окончательное решение проблемы.

— В чем, на ваш взгляд, состоит общность и различие красного и белого террора?

— Общность, наверное, в причинах появления. Нельзя говорить, что красный террор возник по одним причинам, а белый по другим. У них были общие социальные причины. Это раскол общества, это взаимная враждебность различных социальных групп, в армии — между офицерами и солдатами, на земле — между крестьянами и помещиками, между частью дворянства и государственных служащих и остальными участниками социума. Причем социальный раскол усугублялся последствиями Первой мировой войны. Произошедшим обесценением человеческой жизни. Многие из тех, кто впоследствии стал проводником террористической политики, были участниками военных действий, массовых убийств. И это тоже определенная социальная причина. Враждебность различных социальных групп порождает в их среде образ чужого. Скажем, для красных — это белое офицерство, это помещики, кадеты, как часто характеризуют всех белых. А для белых это красные, это большевики, это комиссары, это, скажем, евреи, это германские шпионы. И это является для обеих сторон оправданием жестких мер: чуждое должно быть уничтожено, с ним невозможно компромиссов.

Если говорить об отличиях, то красный террор более системен. Он был более подконтролен тем институтам, которые его вводили, он вводился определенными документами. Его проводники — ЧК, военные трибуналы — контролировались, их злоупотребления рассматривались и карались. И связано это было с тем, что с красной стороны в большей степени присутствует гражданское управление, в большей степени присутствует государственная машина, основанная на какой-то логике.

Белые репрессии, белый террор тоже имеют свои особенности. Причем термин «террор» белая сторона практически не использует. Потому что «террор» — это слово революционной эпохи, как французской, так и российской, которая не воспринималась белыми, поэтому они используют другую терминологию: расстрельная практика, подавление бунтов. От этого суть не меняется, потому что эти действия тоже служат и подавлению, скажем, крестьянских восстаний, и устрашению с помощью взятия заложников, уничтожения пособников. Террор проводится, но под другими названиями. И эти действия осуществляются через военную практику, потому что государственный аппарат белых, конечно, включает и контрразведки, их даже очень много, особые милицейские отряды, государственную стражу, но в большей степени он реализуется через военно-репрессивную машину, через акции карательного подавления, через военные приказы. Если у красных декреты, то есть законодательное утверждение террористических мер, то у белых — военные приказы, как у Корнилова приказ «пленных не брать», а потом у Колчака с его знаменитым мартовским приказом 1919 года и последовавшими приказами от апреля, мая и так далее. Там ведь письменно фиксировалась и система заложников и уничтожение каждого десятого среди восставших, сжигание деревень и многое другое. При этом говорить, что это привело к меньшим жертвам, не приходится: белый террор как минимум равен красному террору, а если мы рассмотрим весь антисоветский террор, то есть действия интервентов, действия Петлюры, других национальных режимов на окраинах, то превосходит его.

— Можно ли сказать, какая из сторон начала первой? И можно ли обозначить момент, который послужил началом террора с той и с другой стороны?

— Это вопрос неоднозначный, потому что, как я уже говорил, главные причины такой практики — социальные, поэтому им предшествуют события еще дореволюционные. Ведь эсеровский террор осуществлялся и до революции. Если говорить о белом терроре, то его началом были, как я уже сказал, московские бои. Во время московских боев родилась Белая гвардия и определенная практика ее поведения. Та же Софья де Боде, которая была пулеметчицей и стреляла в красных в Москве, будет с удовольствием участвовать в расстрельных командах в корниловский период. И это не единичный случай. Можно считать, что в московских боях у белых выработался определенный образ чужого и расстрельная практика. Эти же бойцы, переместившись на Дон, стали своеобразным катализатором соответствующей практики там. Которую поддерживали лидеры белого движения на Дону — и Корнилов, и Алексеев.

Что касается большевиков, то здесь процесс более сложный. С одной стороны, имеет место низовой террор и можно тоже найти какие-то случаи расправ. Хотя после прихода к власти большевики вообще отменяют смертную казнь. И более того, когда союзник большевиков Муравьев, левый эсер, пытается издать приказ о возобновлении смертной казни, его одергивают. Но на низовом уровне уже есть ожесточение, что показывает солдатская расправа над Верховным главнокомандующим Русской армией в конце 1917 года Духониным в Могилеве, которого пытался спасти большевик Антонов-Овсеенко. И большевикам приходится учитывать радикализацию масс. Но большевики, в отличие от белых, — это единое движение, у которого есть цели, есть программа, но есть и разные направления — есть левые большевики, есть другие, более радикальные. Хотя в этот период большевики считали, что возьмут власть достаточно быстро и достаточно мирно. Ситуация поменялась к июню-июлю 1918 года. Тамбовское восстание, подавленное в двадцатых числах 1918 года, которое закончилось расстрелом 50 человек местным ЧК. А дальше Ярославское восстание и расстрел 350 человек. То есть можно говорить уже о практике принятия террора как способа устрашения, по крайней мере на местах.

— Как можно оценить размах террора и число его жертв с той и с другой стороны?

— Надо сразу отметить, что, хотя есть определенная документальная база, по которой можно узнать о примерах совершения террористических акций, она явно неполная и с той и с другой стороны. Например, по данным Всесоюзного общества содействия жертвам интервенции (хотя на самом деле это общество подсчитывало все жертвы белого террора, потому что белые генералы рассматривались ими как марионетки интервентов), количество жертв белого террора составило 111 700 погибших, но это оценка по минимуму. Дело в том, что деятельность этого общества была относительно кратковременной. Моя оценка числа жертв антибольшевистского террора — до 500 тысяч человек, если учитывать жертвы террора не только собственно в России, но и, например, на Украине, жертв тех же еврейских погромов. А собственно в России порядка 350 тысяч.

Если говорить о красном терроре, то сейчас более или менее определена цифра потерь от рук чекистов. Ведь именно ЧК был проводником красного террора. Историк Олег Мозохин изучил ведомственную статистику и дает цифру в 50 тысяч расстрелов органами ЧК. Но эту цифру я склонен несколько увеличить, потому что он не учел жертв террора на Украине 1919 года органами украинского ЧК, которых было много тысяч. Не включены им данные и по местным ЧК, поскольку не все местные органы присылали эту статистику. Не учтены данные приговоров по линии ревтрибуналов и жертвы подавления крестьянских восстаний. То есть данные об общем числе жертв красного террора тоже могут быть только оценочными. И с моей точки зрения, число жертв красного террора по совокупности можно оценить в 250 тысяч человек, белого террора — в 350 тысяч, а обобщенно белого (антибольшевистского) террора — до 500 тысяч. Но это возможные максимумы, так скажем. Работа по уточнению этих цифр ведется. Наверное, лет через десять-двадцать историки смогут дать более точные оценки.

— Помог ли террор, на ваш взгляд, в чем-то той и другой стороне? В укреплении власти, в консолидации сторонников? В случае красных — в привлечении специалистов: многие считают, что именно террор заставил многих специалистов пойти служить красным.

— Если говорить про красных, то некоторая кратковременная эффективность была достигнута. Произошло укрепление тыла. Антисоветское подполье, его потенциальная база были разгромлены. Что касается привлечения специалистов, в частности военных, то эти меры тоже работали, но нельзя говорить об их большой эффективности, особенно в отношении военных специалистов. Напротив, потребовалось как раз ограничение красного террора, чтобы вывести специалистов разных категорий из-под возможных репрессий. И именно это сыграло свою роль.

А белый террор, с моей точки зрения, будучи несистемным, не дал желаемых результатов. Например, то же крестьянское движение в Сибири, против которого был направлен белый террор, все равно ширилось. Та же самая Тасеевская республика вначале была подавлена, а потом возвратилась, и ее территория стала еще больше в конце 1919 года. Почему? Потому что белые не принимали никаких дополнительных социальных мер, направленных на привлечение к себе каких-то социальных слоев. У красных террор был более четко социально направлен и одновременно сопровождался разнообразными политическими мерами по отношению к различным социальным группам. Скажем, военные специалисты, как я уже сказал, выводятся из-под красного террора. Осенью 1918 года закрываются комбеды и улучшается положение середняка. Красный террор сопровождается рядом параллельных социальных мер, которые привлекали к большевикам определенные социальные слои. А у белых репрессии, запугивание принимают формы все более неконтролируемые. В конечном счете белый террор оказался абсолютно неэффективным, а вот красный имел краткосрочную эффективность.

— Американский историк Питер Кенез, автор книги «Красная атака, белое сопротивление» считает, что красные переиграли белых именно в политике, потому что они четко знали, чего добивались, а у белых цели были совершенно размыты.

— Можно согласиться с этим мнением, уточнив, что переиграли не только в политической сфере, но и в политико-идеологической, и в социальной. Потому что красное движение носило характер более социальный, и более гражданский. Белое движение в своей основе было офицерским. А для офицерства характерен военный подход: добиться победы в конкретном сражении — и в меньшей степени для них был характерен учет социальных реалий, поэтому они проигрывали в решении социальных проблем. Осознанная социальная политика появилась у них только на завершающем этапе, когда что-то пытался сделать Врангель, объявив, например, о земельной реформе. Но было уже поздно, да и одна губерния не может противостоять пятидесяти! И меры эти были компромиссными.

— И запоздалыми.

— Безусловно. И еще один вопрос был белыми упущен полностью: национальный. Известный пример: когда Колчак отказался признавать политические требования башкир, именно башкирские части, перейдя на сторону красных, решили в значительной степени ситуацию в пользу красных. А у красных была цельная национальная политика.

— Какие, на ваш взгляд, важные для наших дней уроки можно извлечь из этой истории?

— Главный урок — силовые методы рано или поздно поглощают себя и рушат систему. Такие меры могут быть эффективны кратковременно, но в долгосрочной практике они терпят крах.

P.S. Книги собеседника:

Ратьковский, И. С. Красный террор. Карающий меч революции. 3-е издание, дополненное. Москва: Яуза-каталог, 2021. 352 с.

Ратьковский И. С. Белый террор. Гражданская война в России. 1917–1920 гг. СПб.: Питер, 2021. 496 с.

Ранее опубликовано на: https://expert.ru/expert/2022/26/vo-imya-groznogo-zakona-bratoubiystvennoy-voyny/