Трек на суверенизацию цифры Левиафаном безальтернативен
Политконсультант, партнер Консалтингового бюро Т&М, эксперт Центра ПРИСП Антон Тимченко – о государственной политике в сфере цифровизации.
Начать стоит с отношений Большой цифры и государства. Изначально административные элиты смотрели на возникающие социальные медиа и платформы снисходительно. А чаще не особо и смотрели — ну это же несерьёзно, не то, что ТЭК, ВПК, девелопмент, финансы и прочие «традиционные ценности». Однако внезапно оказалось, что цифровые империи начинают частично замещать государства. Возникли параллельные сетевые миры — миры, в которых и обыватель, и бизнес обитают всё больше, чем в пространстве, традиционно контролируемом государством.
Янис Варуфакис, экс-министр финансов Греции, в книге о технофеодализме описал этот процесс так: к четырём типам власти, воплощённым в государстве либо же в его орбите, — политическая власть, грубая сила, пропаганда и власть капитала — с восхождением цифры добавился ещё один, облачная власть.
Свобода от государственных границ, низкая чувствительность к национальным правопорядкам, формирование экономической экосистемы с альтернативными средствами платежа, возможность управлять смыслами и повесткой через алгоритмы выдачи и прогрессивный оскал цензуры, корректно названный «пессимизация контента». Хозяева платформ обрели власть цифровых суверенов, позволяющую подвергнуть любого пользователя диджитал-остракизму, обнулив накопленные им символические, социальные и финансовые активы (подписчиков, сеть контактов, цифровую репутацию и т.д.). А через всё это — облачная власть стала крайне эффективным механизмом управления человеческим поведением. Словом, цифра стала слишком большой, чтобы оставаться незамеченной государством. Их конфликт был запрограммирован. Как и его ближайший результат.
Как справедливо заметил философ-практик Леонид Билунов (aka Лёня Макинтош): «У государства всегда на один патрон больше».
С одной стороны, техническая инфраструктура облачной власти имеет вполне себе земную природу (как и капитаны Большой цифры), а с другой, — у государства монополия на легитимное насилие. Антимонопольные процессы, ужесточение регулирования в сфере обработки персональных данных и немного уголовных намёков. Левиафан стал активно приручать диджитал.
Постепенно фактор цифровых технологий заявил о себе и в международной политике. После «Твиттер-революции» в Тунисе 2011 года, где координация протестов происходила через соцсеть, даже самые прочные начали о чём-то догадываться (хотя самые прозорливые увидели контуры угрозы ещё в кишиневских беспорядках 2009-го). По мере того, как в актах внешнего вмешательства, будь то выборы, протесты или продвигаемые через сетевые СМИ нарративы, мелькал цифровой фактор, становились очевиднее две вещи.
Первая, то, за что западный мейнстрим долго высмеивал некоторых философов — никакая технология не бывает нейтральна, за ней всегда стоят оператор и его цели. Вторая, технологический суверенитет – это не очередной модный симулякр на продажу, а фактор государственного выживания.
Понимание этого привело к тому, что за обузданием и инструментализацией своей цифры государства, имеющие стратегические амбиции, стали активно подчинять своим интересам или вытеснять цифру чужую (тут и война США с китайским Tik-Tok, и блокировка Бразилией Х* (Twitter)).
Ярко значение технологической независимости проявилось в условиях жёсткого конфликта. Например, когда из-за отсутствия средств современной связи военные в бою вынуждены координировать свои действия, используя зарубежную платформу. Что, естественно, используется противником (исключительно абстрактный пример).
Резюмируя — трек на суверенизацию цифры и её инструментализацию Левиафаном безальтернативен.
Но как именно это будет реализовано, вполне имеет альтернативы. Скажем, техническое качество ниже вытесняемых, абьюзивная PR-стратегия и проламывающий лоббизм маржинальности — всё это вовсе не обязательные элементы.
Может быть, интуитивное понимание этого и вызывает возмущение?
*Доступ к социальной сети Х ограничен Роскомнадзором с марта 2022 года.
